Сергей Овсейкин – создатель творческого объединения уличных художников ZUKCLUB. На счету арт-группы множество масштабных муралов по всему миру, организация первого российского фестиваля уличного искусства Street Art Week. Сергей принимает участие в международных фестивалях, резиденциях и проектах, а своё искусство характеризует как метафору повседневной жизни. В разговоре с ART FLASH он рассказал о культуре граффити и о том, каким должен быть современный художник.
Расскажи, как ты пришёл к занятию стрит-артом.
Это был 1998–1999-й год, когда железный занавес поднялся, и в страну начали поступать новые зарубежные движения: появились разные видео и журналы, хип-хоп культура, скейтбординг, брейкданс, граффити. У нас стало интересно молодёжи. Мы всем этим тоже начали увлекаться, но больше мы начали рисовать. В начале двухтысячных мы уже «бомбили» [прим. bombing (бомбёжка) – быстрое, зачастую нелегальное граффити] стены.
Как выглядели первые годы занятия граффити?
Ты приходишь в какой-нибудь магазин с автозапчастями, покупаешь баллончики с краской, идёшь и пишешь имя, которое сам себе выдумал, подсмотрев это в американских журналах, которые только привезли. Интернета не было, поэтому все сначала рисовали, потом делали фотки на плёнку, печатали их и приходили на места сбора. У нас, например, это было на ВДНХ, на сцене около одного из павильонов. Все вместе собирались, обменивались опытом и показывали, что сделали. Ни о какой конкуренции и коммерциализации речь не шла. Просто было движение, которое многих увлекло, и мы начали рисовать. Мы понимали, что это нелегально, но даже это было очень субъективно. Когда вся страна строилась, было достаточно свободное время, время возможностей.
Эта культура как-то связана со скейтбордингом или это просто стереотип в головах у людей?
Мне кажется, что я больше связан с Третьяковской галереей, чем со скейтбордингом. Какие-то из проектов могут выявлять свою целевую аудиторию в людях, которые катаются на велосипеде, на роликах, и с ними работать, но это история не про меня.
Какое ты получил образование и пригодилось ли оно в работе?
Я выбрал графический дизайн в институте МИЭМ, который сейчас стал кафедрой дизайна ВШЭ. Часть команды я сформировал ещё в школе, но многие присоединились ко мне как раз в институте. Тогда был период, когда в ZUKCLUB насчитывалось 10 человек – каждый делал и авторскую историю, и творил для команды. Я ещё до института делал много коммерческих проектов и работал с заказчиками, но, когда шесть лет учишься на художника, начинаешь многое видеть и понимать, самое главное – кто такой художник. Мы можем говорить о том, что на сегодняшний день это человек, который посредством своей работы может выразить мысли, но когда он сам может эти эмоции нарисовать, то появляется преимущество. Ты просто берёшь и делаешь.
Изначально посыл создать объединение исходил от тебя? Как ZUKCLUB из обсуждений на ВДНХ превратился в известное сообщество?
Мы не обозначали, кто и что придумал. Мы просто этим занимались, а люди, которым это было интересно, присоединялись. Деньги и популярность появляются так: ты ходишь, рисуешь и кто-то знакомый говорит, что дома есть стенка, которую можно разрисовать, а его родители дают тебе пять тысяч рублей на краску – вот это твой первый заказ там. Потом кто-то открывает автосервис, узнаёт, что ты рисуешь, и понимает, как можно граффити интегрировать в интерьер. Всё постепенно растёт, и со временем тебя знает Москва, все рекламные агентства, департамент культуры и так далее. Ты уже начинаешь делать крупные городские проекты.
Ты когда-нибудь намеренно продвигал ZUKCLUB или клиенты приходят, например, через рекомендации?
Рекламу я делал для нас только один раз: увидел на улице расклейщика объявлений и подумал, что возьму у него телефон. Сделал брошюрку большого достаточно формата, на ней написал всё, что мы можем сделать, и вставил фотографии. Сделал 100 таких плакатов, заплатил ему три или четыре тысячи рублей, и он пошёл их клеить. Правда такое невозможно контролировать: может он половину выкинул, а я не знаю. Через день или два позвонила администрация Алексеевского района, сказала, что у них есть огромная стена, которую надо расписать, за ними позвонил владелец сети соляриев, которые мы потом расписывали ещё несколько лет. Та инвестиция и приток от неё – несравнимые вещи. Сейчас реклама нам не нужна, потому что мы не масштабируем проект, а просто делаем его качественнее. Мы не превращаем дело в корпорацию, а берём то количество проектов в год, которое можем сделать.
Сколько человек сейчас в ZUKCLUB?
Четверо тех, кто считает, что он в команде и может работать для нас. Часть людей сейчас находится не в России, поэтому сложно идентифицировать, кто и что делает. Большая часть работ у нас всё-таки в Москве. Сейчас мы работаем по проектам: есть художники, которых я знаю, и я их приглашаю на тот или иной проект в зависимости от наших потребностей.
Какой самый большой и самый любимый объект вы делали с командой?
Было несколько очень больших, но обычно это масштаб около трёх-четырех тысяч квадратных метров. Это примерно небольшой завод, который нужно покрасить со всех сторон, или огромный скейт-парк, который нужно расписать. Таких мы сделали несколько за свою карьеру. Про самый любимый сказать сложно, потому что каждый проект — это некая история. Ты не просто пришёл, нарисовал и ушёл. Этим уличный художник отличается от галерейного, который сидит в мастерской. Каждый рисунок на улице становится историей и никогда не знаешь, что будет происходить. Чтобы получился объект стрит-арта, нужно многое сделать: если бы я не очень хотел создавать свои работы, семидесяти процентов из них не существовало бы. Например, у тебя есть все согласования, ты залезаешь на строительные леса на высоту пятого этажа, и мужик из окна начинает их шатать. Невозможно объяснить ему, что это легально. Это сумасшедшая работа, даже не считая того, что, часть её сделана нелегально.
У стрит-арт художников есть какие-то правила?
У нас в комьюнити есть неписанные правила, которые никто старается не нарушать. Запрещено рисовать по памятникам архитектуры, по церквям, расписывать ценные породы. Ты можешь ходить по метро и увидеть надпись, но, как правило, это люди, которые не причисляют себя к субкультуре, а просто нашли маркер и решили отметиться. Не правило, но совет: важно документировать процессы, чтобы оставались хотя бы фотографии и видео. Когда ты этим занимаешься, ты изначально идёшь на то, что работа исчезнет. Стрит-арт очень эфемерен, а то, как быстро он исчезнет, решает сам город.
Как ты выбираешь локацию для своих работ?
Для меня контекст всегда важнее всего. Я в это слово вкладываю все, что есть вокруг объекта, с которым я работаю: архитектурный ансамбль, цвет, место, история. Когда ты сможешь создать свою идею, отталкиваясь от этой информации, она будет самой сильной. Это отличает искусство от дизайна. Когда дизайн разрабатывается, например, в офисе Apple, не важно, где он будет располагаться: на Красной площади или на Тайм-сквер. Когда я работаю, я учитываю всё, что есть вокруг. Ты создаешь объект именно сюда и именно по этой причине сложно всунуть куда-нибудь свои старые наработки. Если я делаю эксизы, то они конкретно для этого места и времени. Я ищу наиболее популярные локации. Создавая рисунок даже в заброшенном месте, я понимаю, что люди будут приезжать туда.
Делаешь ли ты работы для себя или какие-то некоммерческие проекты?
Я рисую для себя, но никогда не в России. Делаю это, когда уезжаю на «зимовку»: с декабря по февраль есть свободное время, потому что работа сезонная. В азиатских или латиноамериканских странах гораздо проще к этому относятся, не нужно обращаться в управы районов и заполнять кипы документов. Там тебе понравилась стенка, ты познакомился с владельцем дома, и на этом согласование закончилось. И не закрасит никто, как наши коммунальные службы. Я всегда делаю проекты, которые мне нравятся, для себя, а иногда даже не для себя. Сейчас буду бесплатно расписывать фасад для фонда «ЛизаАлерт». Но больше всего не люблю, когда обращаются к художнику, у которого и так нет денег, чтобы он сделал что-то бесплатно. В моём идеальном мире приходят к меценату и берут у него некоторую сумму для создания объектов, но на самом деле приходят и говорят: «Сделай нам бесплатный рисунок, мы тебя пропиарим».
Какие авторы тебя вдохновляют?
Много таких художников, которые мне нравятся, даже в России. Работа другого художника для меня является самым мощным пинком: когда видишь работу, которая нравится, начинаешь делать что-то своё или из зависти, или из спортивного интереса. Если перечислять по именам авторов, то это абсолютно разные художники. Например, Эрвин Вурм или Джей Ар (JR). В России мне нравятся работы Тимофея Ради, Владимира Абиха, того же Кирилла Кто. У нас всё немножко иначе. Ты этих людей лично знаешь, и оценка идёт уже не с точки зрения искусства, а с точки зрения человека и искусства. Если человек дерьмо, то ты уже иначе смотришь на его работы и оцениваешь не их, а поступки.
Как ты относишься к работам Бэнкси, к его пути и к тому, что он выступает анонимно?
Бэнкси, конечно, человек-феномен, который мощно продвинул историю, связанную с уличным искусством, и странно это оценивать. После фильма «Выход через сувенирную лавку» интерес к стрит-арту повысился, начали появляться коммерческие проекты. Там, где появляются деньги, появляются дополнительные работы. Искусство растёт на благоприятной почве, а сильные художники появляются там, где всё ухожено. В заброшенной деревне не появится гений, который создаст Джоконду или «Подсолнухи».
Получается, что художник наполняется средой, в которой существует?
Да, он видит мир вокруг и получает гораздо больше ресурсов. Это философский вопрос. Гений – это лотерея, но, если смотреть на статистику или списки художников, которые получают престижные премии, то все из них выходят из экономически развитых стран. Из тех, где у человека закрываются базовые потребности. Когда ты приезжаешь в Швейцарию или в Австрию, понимаешь: там несколько поколений назад люди заработали денег, а сейчас у них есть время для того, чтобы заниматься живописью. Когда ты приезжаешь во Вьетнам, там люди рис собирают.
Что ты думаешь про такие инициативы, как VLADEY или Cosmoscow, которые продают современных художников?
На Cosmoscow есть хорошая подборка, но VLADEY продаёт всё подряд и их средний чек – это занижение уровня. Художник сейчас тот, человек, который должен делать очень много вещей: он должен вести соцсети, заниматься бухгалтерией. Когда ты это все делаешь, времени пойти и нарисовать что-нибудь у тебя нет. Не все умеют себя продавать и поэтому отдают работы на VLADEY, у которых уже сформирована за 10 лет клиентская база. Но клиентская база знает, что работу можно купить за маленькую сумму, поэтому ставки не растут. Вообще, если ты хочешь заработать денег, то не занимайся искусством. Лучше просто продавай кофе. Люди, которые занимаются искусством, посвящают всю жизнь этому и понимают, что будут этим заниматься даже без должного заработка. Я здесь не для денег, а для энергии.
Кто твоя целевая аудитория?
Это люди, которых я сам взрастил, мои знакомые или просто те, которым близко то, что я делаю. Я думаю, моя аудитория – 30–50 лет, людям из Tik Tok я ничего не могу продать. Моя аудитория меньше, но она платежеспособная. Мои ровесники готовы покупать работы за те деньги, которые можно деньгами назвать. Мои покупатели – это люди, как правило, которые со мной знакомы. Почти у каждого моего одноклассника куплена моя работа. Ты взращиваешь своего коллекционера сам.
Когда ты говоришь купить, ты имеешь в виду, что они могут заказать либо роспись для любого интерьера, либо какую-то тиражную работу? Где можно купить твои работы?
Да, это может быть оформление чего-либо, коллаб с брендом, станковая работа, которую продают галереи, или тиражные работы, шелкографии и другая высокая печать, которые стоят в районе ста долларов. Есть картина, которая стоит сто тысяч рублей, и её может позволить себе мало людей, а есть работа тиражная, которая стоит пять тысяч рублей, и её могут позволить себе многие, поэтому я стараюсь делать и так, и так. Оригинал можно купить на Винзаводе в галерее 11.12. Я работаю с ними уже третий год, у меня там проходило две выставки. Можно купить на сайте, можно там посмотреть вживую. У меня можно напрямую купить только тиражную графику, я не продаю работы вне галереи.
Так нужно для правильного формирования рынка?
Да, что-то можно купить из моей мастерской, но галерея все равно будет об этом знать и ценник будет такой же примерно оставаться. Иначе рынок просто обвалится. Галерея вкладывается в рекламу: тебя возят на разные ярмарки и формируют твое имя как художника.
Всем ли художникам нужно найти свою галерею?
Если у тебя много подписчиков и ты хорошо продаёшь, то зачем тебе галерея? Страница в соцсетях или на Авито сейчас является твоей галереей. Ты можешь там продавать прекрасно, не имея галеристов и не отчисляя процент. Безусловно, всё зависит от галереи. Я, честно говоря, в Москве таких галерей не знаю, в которые ты зайдешь, и после этого у тебя просто всё будет сказочно. Туда приходят уже с именем, малое количество художников галереи сами нашли, и мало у кого после этого был карьерный взлёт.
Если посмотреть последний отчет Art Bazel, можно узнать, что Россия входит в категорию «Другие страны». Как ты считаешь, что может повлиять на изменение арт-рынка в нашей страны?
Смена политических движений и настроений. Сейчас наше правительство слабо интересуется культурой, поэтому искусство в России больше «патриотическое». Я понимаю, что мой заказчик – это девелоперы, IT-компании, но не государство. Ещё, если мы посмотрим на историю страны, то заметим, что тот же Третьяков начинал коллекционировать работы своих современников. Когда ты покупаешь тысячи работ разных авторов, кто-то из них в итоге становится Пикассо, Сальвадором Дали, Моне или Шагалом. Сейчас люди с деньгами, которые живут в России, по большей части покупают мертвецов, потому что это безопасная инвестиция. У них в коллекции люди, которые уже ничего создать не смогут, поэтому нет импульса для развития и нет появления новых имён. Конечно, купив Шишкина, Кандинского или Родченко, точно знаешь, что это имя, которое будет дорожать. Пойти купить художника, прямо сейчас рисующего в мастерской за адекватные деньги, никто не готов.
Стоит ли художникам развиваться в направлении других стран?
Я сейчас пытаюсь развивать внешние рынки. Я понимаю, что за последние полтора года много людей уехало, много брендов ушло, поэтому нужно иметь альтернативные пути реализации своих идей и места, где это можно реализовать. Мне очень интересна история с тем, что многие уехавшие россияне начинают открывать свой бизнес в разных странах. Также у меня есть несколько зарубежных агентов, с которыми я работал на протяжении своей жизни. Например, я сейчас съездил в Вену, где есть агент, с которым мы сделали порядка 10-ти разных проектов по всей Австрии. Сейчас он привёз меня на театральный фестиваль в Альпах, где я расписывал декорации. Ему было очень приятно найти мне, художнику из России, подобный проект в такое время.
Ты чувствуешь свой профессиональный рост?
Я думаю, да. Потраченное время мне много чего дало: мои работы можно встретить в 50-ти странах мира, я много, где бывал, много, с кем общался и с кем знаком до сих пор. Это очень интересная, насыщенная жизнь, и её вообще не хочется никак переосмысливать. Мой рост сейчас в понимании того, что ты делаешь и для чего. Есть ощущение, что сделал что-то для культуры этой страны. Я надеюсь, что через время история российского искусства будет упоминать наши имена и рассказывать о том, как наши рисунки на стенах превратились во что-то большее. Есть три вещи, которые сформировала Россия: русская икона, соцреализм и русский авангард. Всё это закончилось уже достаточно давно, но, если история, связанная с граффити, будет упомянута и будет выставляться в том же Центре Помпиду, – будет здорово.
Главная мотивация – это делать, что любишь, и войти в историю искусства?
Войти или не войти – не мне это решать. Этим занимаются искусствоведы, пусть они и выберут своих героев. Мне важно делать то, что я люблю, и мне важно, чтобы никто этому не мешал. Сейчас есть цензура и она убийственна для искусства. В момент, когда появляется заказчик, пропадает абсолютно всё. В советское время многие художники зашивали скрытые смыслы в свои работы: вроде бы у тебя написано «Слава КПСС», а по сути – совсем другой смысл. Сегодня тоже многие и уличные художники, и галерейные пытаются это делать. Возможно, в этом есть свой шарм, но мои современники скорее скептически относятся к сложившейся ситуации.
Расскажи, какие сейчас у тебя основные проекты.
Я еду в Грузию на проект «Шато Шапито», где мы делаем шестидневный театрально-художественный лагерь. Вместе с режиссёром Ромой Либеровым, театральным режиссёром Максимом Диденко и хореографом Владимиром Варнавой мы собираем группу людей, которые вместе с нами создадут некий перформанс, от поиска идеи до результата. У меня будет несколько лекций, которые я дам, мы будем рисовать вне программы. Если есть люди, которые не знали, что такое стрит-арт, то после этих шести дней они будут иметь представление о том, нужно ли им это в жизни. Потом я еду в Питер, где мы делаем закрытое мероприятие с перформансом и росписью объектов. Там будет сувенирная тиражная графика, которую я разработал и которую мы будем раздавать всем гостям «1703» – большой выставки в Манеже. Потом я вернусь в Москву, где у нас есть несколько девелоперских проектов. В сентябре я еду в арт-резиденцию в Латвию на месяц. Основной план – покататься побольше на фестивали.
